И все. Онъ поклонился и посмотрѣлъ на Ивана Александровича, очевидно, спрашивая взглядомъ, куда идти? Иванъ Александровичъ повелъ его въ кабинетъ директора. Чиновники молча и угрюмо разошлись по своимъ норамъ.
— Что же, — сказалъ Ѳедоръ Власьевичъ, — все это мнѣ нравится. Простота, дѣловитость, отсутствіе фразъ… Онъ всегда былъ такой. А скажите, Степанъ Михайловичъ, чиновники не удовлетворены?
— Конечно, нѣтъ. Чиновникъ любитъ торжественность. Чиновникъ любитъ такія слова, которыя запечатлѣвались бы въ сердцѣ. Да вы подумайте, ваше высокопревосходительство, сколько хлопотъ было у него, когда онъ наряжался въ мундиръ! Вѣдь, надѣвать то его приходится два-три раза въ году; надо было принести въ порядокъ, все это дѣлалось за нѣсколько дней и ему за эти хлопоты показали черный сюртукъ. Затѣмъ, для чего-нибудь собирали же ихъ въ столь напряженно праздничномъ видѣ и вдругъ — давайте работать. Хотя бы стихи какія-нибудь изъ Державина продекламировалъ…
Ѳедоръ Власьевичъ укоризненно покачалъ головой. — Удивляюсь вамъ, Степанъ Михайловичъ, вы молодой чиновникъ, а уже старой школы. Это оттого, что вы учились въ правовѣдѣніи, гдѣ стѣны пропитаны старочиновничьими традиціями. Если бы вы учились въ университетѣ, на васъ все это произвело бы другое впечатлѣніе. Но зато вы увидите, какая работа затрещитъ у него въ департаментѣ. Вообще, онъ вамъ покажетъ, господа, какъ нужно работать.
— А вы думаете, что чиновника можно заставитъ работатъ больше установленнаго времени? Никогда, ни за что!
— Онъ заставитъ. Онъ уже сдѣлалъ это одинъ разъ, когда реформировалъ пароходное общество. Я помню, какъ тамъ работали по восемнадцати часовъ въ сутки и какъ закипѣло и выросло дѣло подъ его управленіемъ.
— Тамъ не было чиновниковъ.
— Все равно, мой милый, въ Россіи вездѣ чиновники. Служащіе въ банкахъ и промышленныхъ конторахъ тѣ же чиновники, какъ и въ департаментахъ. Онъ подниметъ служащихъ своимъ примѣромъ, своей личностью.
Словомъ, Ножанскій въ эту минуту весь былъ на сторонѣ новаго директора департамента. Все, что разсказалъ ему Калякинъ, напомнило ему что-то изъ прежняго. Фигура Балтова — простая, рабочая, безъ звонкихъ фразъ, безъ позы, нарисовалась ему ясно и онъ вспомнилъ, можетъ быть, себя въ тѣ времена, когда онъ создавалъ новыя общественныя учрежденія въ родномъ городѣ!
Настроеніе его было таково, что онъ даже прощалъ Льву Александровичу его сюртукъ и въ этомъ готовъ былъ видѣть символъ простоты и работы.
Онъ только одного боялся: какъ все это будетъ принято? Вѣдь, несомнѣнно, тамъ, въ департаментѣ, были репортеры и завтра обо всемъ этомъ начнутъ трубить въ газетахъ.
Когда послѣ завтрака онъ отправился въ министерство, то первое, о чемъ заговорили приближенные къ нему люди, это были мысли о вступленіи въ должность новаго директора департамента.
Казалось бы, тамъ не произошло ничего особенно выдающагося; но чиновничьи умы были задѣты глубоко и все министерство, казалось, было поглощено подробностями этого событія. Въ особенности сюртукъ директора всѣмъ не давалъ покоя. Въ этомъ видѣли нарушеніе основныхъ правилъ чиновничьяго приличія, рисовку и даже цинизмъ.
Между тѣмъ въ самомъ департаментѣ впечатлѣніе было нѣсколько иное. Тамошніе чиновники видѣли директора воочію и онъ прежде всего подкупилъ ихъ своей внѣшностью и своей манерой. Понравилась его простота и та всегдашняя доброжелательность, которая была видна въ его обращеніи со всѣми. Понравилась улыбка, съ которой онъ протягивалъ каждому руку.
Наконецъ, когда, послѣ перваго смущенія, разобрали по косточкамъ его рѣчь, то должны были признать, что онъ сказалъ то, что только и можно было сказать. Въ самомъ дѣлѣ, что же могутъ говорить между собою люди, совершенно незнакомые, встрѣтившіеся въ первый разъ?
Обыкновенно директора назначались изъ состава служащихъ. Вице-директоръ того же департамента, или даже хотя бы и другого, но это все равно, всѣ петербургскіе чиновники знаютъ другъ друга. И такой человѣкъ могъ говорить о своихъ принципахъ, о взглядахъ на разные вопросы, касавшіеся службы.
Этотъ же пришелъ со стороны, никому неизвѣстенъ. И, конечно, онъ правъ, что сперва надо познакомиться другъ съ другомъ.
Разумѣется, въ этотъ день въ департаментѣ была плохая работа, чиновники собирались группами и обсуждали событія. Поднимались даже споры.
Очень скоро выдѣлилась молодая партія, сильно стоявшая за новаго директора; на нихъ повѣяло какой то новой струей, которую они оказались способными почувствовать.
Старшіе, долголѣтніе служаки уже утратили эту способность и говорили только о внѣшности. Ихъ главнымъ доводомъ былъ сюртукъ, которымъ они побивали своихъ противниковъ.
Но явившійся отъ вице-директора старшій дѣлопроизводитель отнялъ отъ нихъ это орудіе. Онъ передалъ служащимъ просьбу новаго директора извинить ему появленіе въ сюртукѣ, что просто объяснялось тѣмъ, что онъ только три дня какъ прибылъ въ Петербургъ, и это сразу почти объединило весь департаментъ.
Прошло уже двѣ недѣли съ тѣхъ поръ, какъ Левъ Александровичъ Балтовъ вступилъ въ должность. И вотъ что онъ писалъ Натальѣ Валентиновнѣ объ этихъ двухъ недѣляхъ.
«Другъ мой, я тоскую по тебѣ, но это происходитъ въ моемъ сердцѣ, голова же моя заполнена тысячью вопросовъ и дѣлъ, и не скучаетъ.
Оффиціально я считаюсь вступившимъ въ должность, но фактически я далеко еще не вступилъ въ нее. Я не сдѣлалъ еще ни одного, лично мнѣ принадлежащаго, распоряженія.
Правда, я уже подписалъ множество бумагъ, но большинство изъ нихъ безразлично, а остальныя я обязанъ былъ подписать по должности, хотя нравственно не отвѣчаю за нихъ, ибо достовѣрно еще не знаю, сдѣлалъ-ли я ими добро, или зло. Думаю, однако, что не сдѣлалъ ни добра, ни зла.