Канун - Страница 4

— Ну, она вѣдь у меня изъ мрамора… Она никогда не мѣняется…

— Замужъ не вышла?

— О, нѣтъ… Я ей окончательно помѣшалъ въ этомъ… Увѣрена, что безъ нея я пропаду. Какъ ни убѣждалъ я ее — ни за что.

— Она васъ обожаетъ.

— Да, это у нея большой недостатокъ.

— Ну, и, наконецъ, — милое, очаровательное, прелестное созданіе — Наталья Валентиновна? Надѣюсь, она продолжаетъ вдохновлять будущаго министра…

— О, неизмѣнно… Вчера о васъ говорили съ нею цѣлый вечеръ. Вотъ ваша истинная цѣнительница… Но за то и бранитъ же она васъ… Я цѣлый вечеръ защищалъ васъ.

— Напрасно. Я виновенъ и не заслуживаю снисхожденія. Сегодня же буду цѣловать ея ручки. Вы меня повезете къ ней?

— Обязательно. Мы обѣдаемъ дома, а вечерній чай пьемъ у Натальи Валентиновны…

— Послушайте, а Володя, вашъ племянникъ, горячая голова?.. Лидеръ крайней лѣвой будущаго парламента? Живъ? здоровъ? И главное — цѣль? Цѣль? Вѣдь за его ораторскія вспышки на сходкахъ онъ рано или поздно обязательно укатитъ по моему недавнему адресу…

— Да, знаете, этотъ Володя… Мнѣ стоитъ большихъ усилій и трудовъ сдержать его отъ безумныхъ подвиговъ… Но, слава Богу, въ этомъ году онъ кончаетъ университетъ и теперь какъ разъ держитъ экзамены… Тамъ займется дѣлами и, по всей вѣроятности, кристаллизуется…

— Какое хорошее слово — кристаллизуется!.. Слово благородное, научное, но я сказалъ бы: чтобъ его чертъ побралъ, это слово!.. А скажите, мой дорогой, развѣ это неизбѣжно?

— Что? Кристаллизація?

— Да, да, вотъ это самое…

— Почти.

— Но вѣдь я же. напримѣръ, не кристаллизовался?..

— Вамъ помѣшалъ талантъ… А онъ, слава Богу, кажется, избавленъ отъ этого бремени… Ну, вотъ и наша улица и мой домъ… Милости прошу, пожалуйте.

Они остановились у подъѣзда. Выбѣжалъ швейцаръ и, почтительно поклонившись Зигзагову, сказалъ:

— Мое почтеніе-съ, Максимъ Павловичъ!

— А, здравствуй мой благосклонный читатель и теска! — сказалъ Зигзаговъ.

Швейцаръ Максимъ дѣйствительно былъ исправнымъ читателемъ фельетоновъ Зигзагова и очень одобрялъ ихъ. Онъ взялъ съ козелъ чемоданъ и попробовалъ его на вѣсъ.

— Только и всего-съ? — иронически промолвилъ онъ. — Не много у васъ добра-съ, Максимъ Павловичъ! А, впрочемъ, зато въ головѣ много-съ!

Зигзаговъ поднимался по лѣстницѣ и, какъ ребенокъ, всему смѣялся — и замѣчанію швейцара-тески, и самой лѣстницѣ — широкой, красивой, устланной мягкимъ ковромъ, и своему возвращенію, и ласковости хозяина.

На площадкѣ второго этажа уже была растворена дверь. Они вошли.

Левъ Александровичъ занималъ обширную квартиру въ своемъ домѣ. Въ ней было много комнатъ, отдѣланныхъ богато и со вкусомъ, но неимѣвшихъ никакого назначенія. А жилъ онъ въ квартирѣ вдвоемъ съ своей сестрой, Елизаветой Александровной.

Эта почтенная особа — очень высокая, крѣпкая и нѣсколько грубовато сложенная, ступавшая твердо и рѣшительно своими большими ногами, самолично нарѣзавшая къ обѣду хлѣбъ, ветчину и всякія закуски при помощи своихъ рукъ, по виду созданныхъ для работы, обладала миловиднымъ, хотя не первой свѣжести, лицомъ и прекрасными свѣтлозолотистыми густыми волосами.

Въ лицѣ ея было сходство съ братомъ, а зубы и улыбка дѣлали это сходство очень замѣтнымъ. Ей было не меньше тридцати лѣтъ и правду сказалъ Левъ Александровичъ, — у нея было не мало случаевъ выйти замужъ и именно такъ, какъ она хотѣла: за человѣка солиднаго возраста и почтеннаго положенія, — но она отклоняла главнымъ образомъ изъ любви къ брату.

Если всѣ въ городѣ и вообще — знавшіе Льва Александровича по его исключительной карьерѣ — считали его человѣкомъ выдающимся, то Елизавета Александровна ни на минуту не сомнѣвалась въ его геніальности.

За двадцать лѣтъ этотъ человѣкъ, когда-то, по окончаніи университета, поступившій на службу въ пароходное управленіе маленькимъ скромнымъ органомъ, достигъ вліянія рѣшительно во всѣхъ торговыхъ и промышленныхъ отрасляхъ, какія только были въ этомъ огромномъ коммерческомъ городѣ. Рѣшительно все до него касалось, всюду онъ былъ важнымъ человѣкомъ, обо всемъ съ нимъ совѣтовались и все находилось отъ него въ прямой или косвенной зависимости. Тамъ онъ былъ предсѣдателемъ, здѣсь членомъ правленія, тутъ просто вдохновителемъ.

Ничего не производя и ничѣмъ не торгуя, онъ нажилъ большое состояніе и при томъ, — какъ хорошо знала Елизавета Александровна, — безъ воровства или какихъ бы то ни было сомнительныхъ способовъ.

И она удивлялась только одному, что такого человѣка, котораго она считала единственнымъ во всей Россіи и, можетъ быть, даже въ Европѣ, не зовутъ управлять государствомъ.

Однако, въ послѣднее время и тутъ появилось какое-то движеніе. Братъ говоритъ ей о какомъ-то предложеніи со стороны Ножанскаго. Значитъ, спохватились.

На себя она смотрѣла, какъ на прирожденную хранительницу братскаго благополучія. Она должна была заботиться о его здоровьѣ, о его удобствахъ, беречь его добро и охранять его отъ всякихъ напастей. Она привыкла такъ думать съ пятнадцати лѣтъ, когда послѣ смерти отца перешла на попеченіе брата и ей уже казалось, будто Левъ Александровичъ безъ ея охраны не можетъ обходиться и что на другой день послѣ того, какъ она уйдетъ отъ него, онъ будетъ умирать съ голода, лишится всего своего добра и вообще будетъ безпомощенъ.

И когда представился ей въ первый разъ вопросъ о замужествѣ, она взвѣсила съ одной стороны возможное счастье для нея лично, а съ другой потери, которыя, по ея мнѣнію, неизбѣжно понесъ бы Левъ Александровичъ, и рѣшила пожертвовать собой.