Канун - Страница 61


К оглавлению

61

Признаюсь, я считалъ себя ввергнутымъ въ послѣднюю бездну, изъ которой нѣтъ уже выхода. Всевозможные слѣдователи и прокуроры увѣрили меня, что я виновенъ отъ ногъ до головы, что я одинъ изъ опаснѣйшихъ разрушителей и пр. и пр. и что мнѣ уготовлено мѣста въ каторгѣ, и вдругъ, — о, добрые силы природы, — мнѣ объявляютъ: вы свободны.

Я до того былъ огорошенъ, что даже не воздержался и выразилъ изумленіе, почти протестъ. Какъ? Почему? Я такъ виновенъ, я такъ опасенъ…

— Вы свободны! и больше никакихъ разговоровъ. За вами будетъ учрежденъ негласный надзоръ.

Но, такъ какъ я россійскій гражданинъ, то негласный надзоръ за мною учрежденъ отъ перваго моего вздоха, отъ часа моего рожденія. И мнѣ даже дана свобода передвиженія, которой я и думаю воспользоваться.

Здѣсь жить скучно. Всѣхъ моихъ друзей или въ тюрьму посадили или разогнали въ дальніе концы моей родины. Хочу пріѣхать къ вамъ, облобызать руку госпожи министерши и полюбоваться на то, какъ нашъ многоумный Левъ Александровичъ спасаетъ отечество.

Но чуръ, никого не предупреждать о моемъ пріѣздѣ. Я хочу явиться сюрпризомъ, хотя и боюсь, какъ бы для кой-кого сюрпризъ не превратился въ кошмаръ.

Не говорите даже Натальѣ Валентиновнѣ. Вамъ же скажу что намѣренъ выѣхать въ субботу, а слѣдовательно въ Петербургѣ буду во вторникъ.

Приходите на вокзалъ и устройте мнѣ торжественную встрѣчу, но въ вашемъ единственномъ лицѣ. Обнимаю васъ, если вы въ настоящую минуту не въ чиновничьемъ вицъ-мундирѣ».

Это письмо было радостью для Володи. Хотя разговоръ съ Корещенскимъ и далъ ему рѣшимость опредѣлять для себя дорогу и онъ отвергъ службу и избралъ адвокатуру, тѣмъ не менѣе у него была страстная потребность съ кѣмъ нибудь вдвоемъ заново передумать обо всемъ томъ, что онъ слышалъ здѣсь и видѣлъ.

И Зигзаговъ былъ для этого самый подходящій человѣкъ. Къ этому былъ черезвычайно приспособленъ складъ его ума — тонкаго, проницательнаго и насмѣшливаго.

У самого Володи всѣ мысли по этому предмету складывались какъ-то трагически и для облегченія его мозга нужно было облить ихъ смѣхомъ, и именно такимъ изящнымъ, какъ у Зигзагова.

И онъ ждалъ его. Ему трудно было скрывать о пріѣздѣ Максима Павловича отъ Натальи Валентиновны. Онъ зналъ, что для нея это будетъ тоже радость. И хотя это было просто шутливая выходка со стороны Зигзагова, но все же онъ не хотѣлъ преступатъ его воли.

И вотъ насталъ вторникъ. Володя просилъ прислугу, чтобы его разбудили рано. Въ Петербургѣ онъ пріучился къ позднему вставанію.

Въ половинѣ восьмого утра онъ вышелъ изъ дома и ѣхалъ на Варшавскій вокзалъ. Утро было темное, тусклое и морозное. Вокзалъ еще былъ освѣщенъ фонарями. Онъ пріѣхалъ слишкомъ рано и съ полчаса пришлось бродить ему по платформѣ.

Наконецъ, показался поѣздъ. Десятка два хмурыхъ петербуржцевъ, какъ и онъ, кого то встрѣчавшихъ, оживились. Произошло движеніе. Поѣздъ подъѣхалъ, остановился.

Максимъ Павловичъ выскочилъ изъ вагона и они бросились другъ другу въ объятія.

— Ну, везите меня въ какую нибудь гостинницу. Вы петербуржецъ, а я пятнадцать лѣтъ тому назадъ провелъ здѣсь три дня. О, какое скверное утро! И все здѣсь такъ?

— Почти все, сказалъ Володя.

Носильщикъ тащилъ чемоданъ Максима Павловича, очень помѣстительный и тяжелый. Другого багажа не было. Извозчикъ повезъ ихъ на Малую Морскую.

— Ну, вы сейчасъ на службу? сказалъ Максимъ Павловичъ.

— Я не служу! отвѣтилъ Володя.

— Какъ? Еще нѣтъ?

— Уже нѣтъ. И не буду. Я адвокатъ.

— А разскажите, разскажите.

— Да что разсказывать пустяки! Это все потомъ разскажется. Какъ вы? Вѣдь просидѣли въ тюрьмѣ недѣль шесть…

— Да вѣдь это для меня ощущеніе не новое. Дня по три уже приходилось сидѣть. Впрочемъ было и новое. Увѣренность, что больше ужъ не выйду. О, это проклятое чувство! Оно стискиваетъ всѣ ваши духовныя способности. Оно дѣлаетъ человѣка маленькимъ жалкимъ звѣрькомъ, готовымъ за одинъ лучъ солнца отступитъ отъ самыхъ святыхъ своихъ кумировъ… О, какіе это силачи, тѣ, что и въ каторгѣ остаются непоколебимыми! Но объясните мнѣ, Володя, чудо моего освобожденія. Вѣдь несомнѣнно, что это отсюда. Какъ же это могло случиться?

— Не знаю. Это какая то тайна. Я спрашивалъ Корещенскаго. Онъ говоритъ, что дядя самъ не хлопоталъ, а какъ то тамъ благодаря его положенію… Не знаю. Но это все равно. Въ концѣ концовъ, разумѣется, все это случилось, благодаря дядѣ.

— Ну, конечно. Разсказывайте же о Корещенскомъ, о Натальѣ Валентиновнѣ… Ахъ, да, я забылъ вамъ сказать. Вѣдь я пріѣхалъ не въ гости, а въ качествѣ новаго петербургскаго обывателя. «Пожаръ способствовалъ мнѣ много къ украшенію»… Послѣ тюрьмы я сейчасъ-же получилъ блестящее предложеніе и буду писать здѣсь въ одной газетѣ.

Они пріѣхали въ гостинницу и черезъ нѣсколько минутъ были въ номерѣ. Максимъ Павловичъ былъ голоденъ и распорядился на счетъ чаю. Володя тоже ничего еще не пилъ.

Они усѣлись за чайнымъ столомъ, и Володя дѣлалъ ему «докладъ» о своихъ петербургскихъ впечатлѣніяхъ. Онъ разсказалъ о томъ, какою нашелъ здѣсь Наталью Валентиновну, а потомъ перешелъ къ Корещенскому.

Онъ вспомнилъ о своемъ обѣщаніи, данномъ Корещенскому, что его исповѣдь останется у него «на духу». И сказалъ Зигзагову объ этомъ своемъ затрудненіи. Но Максимъ Павловичъ облегчилъ его.

— Вы, милый, можете не преступать вашего обѣщанія. Koрещенскаго я хорошо знаю. Въ его характерѣ нѣтъ эластичности. Онъ можетъ или фанатически увѣровать, или сценически продаться. Однако же, онъ настолько уменъ, что я не ошибусь, сказавъ, что здѣсь ему вѣровать не во что.

61