Мужчины ушли въ кабинетъ. Елизавета Александровна взглянула на дверь. Она была полупритворена.
Она чуть-чуть приподнялась на мѣстѣ и, вытянувъ шею, взглянула въ ту точку стола, гдѣ стоялъ приборъ Льва Александровича. Письмо, вынутое изъ конверта, лежало тутъ.
Когда она бывала одна, наединѣ сама съ собой, корректность, обыкновенно державшая ее въ струнѣ, значительно ослабляла свои возжи и она тогда относилась къ жизни свободно.
«Наединѣ съ собой человѣкъ можетъ быть даже разбойникомъ… Никто его за это въ тюрьму не посадитъ» — такова была ея философія.
Она поднялась, тихо подплыла къ двери и совершенно беззвучно притворила ее. Точно также доставилась она къ тому мѣсту, гдѣ только что сидѣлъ ея братъ и взяла въ руки письмо.
Ей ужасно хотѣлось посмотрѣть только на первую строку и на подпись. Обращеніе и подпись — въ нихъ лучше всего выражаются отношенія.
Она развернула письмо. Оно начиналось просто: «Надѣюсь Левъ Александровичъ, что сегодня вечеромъ вы свободны»…
И ужъ она, конечно, не могла отказать себѣ въ удовольствіи прочитать все письмо. И ничего тамъ не было такого, что остановило бы ея вниманіе. Мигурская приглашала къ себѣ, а кончалось письмо словами по поводу Зигзагова, которыя были прочитаны. Внизу же стояла подпись: Наталья Мигурская, и никакой прибавки.
И несмотря на то, что Елизавета Александровна боялась близости брата съ этой женщиной и менѣе всего желала ея, она была разочарована.
Тутъ все же сказалась въ ней женщина, которая многимъ способна пожертвовать за тайну, а тайны не было.
Она позвонила, вошелъ лакей.
— Возьмите подносъ и отнесите это письмо въ кабинетъ. Левъ Александровичъ оставилъ его здѣсь.
Черезъ минуту письмо было подано на подносѣ Льву Александровичу.
Въ началѣ девятаго они выѣхали изъ дома и черезъ десять минутъ были на одной изъ наименѣе центральныхъ улицъ города, гдѣ бойкая торговля мало себя проявляла. Они остановились около трехъ-этажнаго дома и поднялись въ третій этажъ. Здѣсь не было швейцара. Въ городѣ, несмотря на его большую населенность и культурность, швейцары водились только въ немногихъ домахъ.
У Мигурской пріемнымъ днемъ была пятница. Въ этотъ день вечеромъ каждый имѣлъ право расчитывать бытъ принятымъ и обыкновенно въ ея маленькой квартирѣ набиралось душъ двадцать.
Раньше ходили къ ней каждый вечеръ. Большею частью тѣ, кто расчитывалъ встрѣтить здѣсь Льва Александровича. Но это стало ее утомлять и она назначила пятницу.
Было нѣсколько друзей, которые бывали у нея изъ-за нея, такимъ дозволялось приходить во всѣ дни недѣли. Въ числѣ ихъ были Корещенскій и Зигзаговъ, которые одновременно были друзьями Мигурской и Льва Александровича.
Квартира Натальи Валентиновны состояла всего изъ четырехъ комнатъ. Двѣ изъ нихъ уходили подъ спальни ея и Васи, а остальныя двѣ представляли гостинную и столовую. Тутъ она и принимала друзей.
Корещенскій въ этотъ день обѣдалъ у нея. Онъ не зналъ, что пріѣзжаетъ Зигзаговъ. Только сегодня утромъ онъ вернулся изъ уѣзда, гдѣ у него была статистическая работа.
Онъ руководилъ статистическими работами губернскаго земства и занятій у него всегда было по горло. Семья его, съ которой у него какъ-то мало было общаго, жила въ городѣ, но онъ обыкновенно заѣзжалъ туда на полъ часа заявиться и переодѣться, а затѣмъ старался какъ можно меньше быть дома. Жена его была непріятная женщина, всегда искавшая повода къ ссорѣ и крупному разговору, все въ чемъ то всѣхъ упрекавшая, отъ всѣхъ получавшая воображаемыя обиды и считавшая всѣхъ негодяями. а только себя честной. Она держалась очень крайняго направленія и постоянно упрекала мужа въ разныхъ отступленіяхъ отъ принциповъ и какихъ-то сдѣлкахъ съ совѣстью, въ чемъ на самомъ дѣлѣ трудно его было упрекнуть.
Дѣти — ихъ было у него трое — учились въ надлежащихъ мѣстахъ, и Корещенскій, занимаясь своей статистикой, воспитаніемъ ихъ совсѣмъ не занимался. Ихъ воспитывала его жена въ своемъ духѣ, который всецѣло былъ воспринятъ ими. Поэтому и съ дѣтьми у него были холодныя отношенія.
Узнавъ отъ Натальи Валентиновны, что сегодня пріѣхалъ Зигзаговъ и что онъ будетъ здѣсь, онъ съ удовольствіемъ остался на весь вечеръ.
Алексѣй Алексѣевичъ Корещенскій, несмотря на то, что занималъ очень скромное мѣсто по земству, въ городѣ былъ замѣтной фигурой. Хотя его университетская опала, послѣ того, какъ онъ представилъ диссертацію, которая вызвала скандалъ и изъ-за которой, когда факультетъ по политическимъ причинамъ не допустилъ его къ защитѣ, нѣсколько либеральныхъ профессоровъ подали въ отставку (впрочемъ, ихъ потомъ «уговорили» и они остались), — хотя эта опала случилась уже лѣтъ десять тому назадъ, тѣмъ не менѣе ее помнили и всегда при его имени прибавляли: «онъ опальный. Онъ могъ быть профессоромъ, но не допустили».
Спеціалисты впрочемъ знали, что диссертація его, очень острая по направленію, въ научномъ отношеніи была заурядной и бѣдной работой. Но публикѣ до этого не было дѣла. Корещенскій былъ человѣкъ пострадавшій за свои ученыя убѣжденія. Этого было достаточно, чтобы его выдѣляли.
Это былъ человѣкъ какой-то бѣшенной энергіи. Взявшись за земскую статистику, онъ организовалъ ее заново и, начальствуя цѣлымъ отрядомъ, самъ работалъ за десятерыхъ. Постоянно въ разъѣздахъ, въ самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, онъ обыкновенно спалъ не больше четырехъ часовъ въ сутки, иногда по два дня питался въ пути однимъ чаемъ, но никогда не жаловался, былъ бодръ и дѣятеленъ. Ему нравилось это.