Канун - Страница 56


К оглавлению

56

— И за это ему платятъ?

— Ну, это ужъ его дѣло.

— И таковъ Мерещенко?

— Я думаю. Онъ былъ такимъ же вашимъ суррогатомъ въ южномъ городѣ. Когда что-нибудь было нужно въ пароходномъ обществѣ, сперва обращались прямо, а если видѣли, что тутъ дѣло затуманивается, то шли къ нему и у него это лучше удавалось.

— Я этого не зналъ. Я считалъ его вѣрнымъ человѣкомъ.

— Онъ вѣрный и есть. Васъ онъ не продастъ ни въ какомъ случаѣ. Напротивъ, онъ страшно дорожитъ вашимъ довѣріемъ. Ради васъ онъ распнется. На этомъ только и основано его могущество. Но вы понимаете, въ чемъ дѣло и чѣмъ это полезно намъ въ данномъ случаѣ. Вліяніе этого человѣка основано единственно на томъ, что у него есть репутація лица, пользующагося вашимъ довѣріемъ. И когда онъ о чемъ-нибудь хлопочетъ, онъ никогда не ссылается на васъ. Боже сохрани! Онъ — отъ себя. Но всѣ слишкомъ хорошо знаютъ, что въ этомъ «отъ себя» онъ опирается на васъ, и что, въ случаѣ надобности, онъ и у васъ что-нибудь выхлопочетъ, тоже «отъ себя».

— Это меня безпокоитъ, Алексѣй Алексѣевичъ. И я не знаю, можно ли оставить существованіе такого параллельнаго министерства…

— Вполнѣ возможно, а иногда даже необходимо, — отвѣтилъ Корещенскій. — И вотъ вамъ доказательство: ему я ничего не поручу, а только раскажу фактъ. И вы увидите, какъ чистенько онъ все обдѣлаетъ.

— Но его надо держать на виду, иначе могутъ быть злоупотребленія.

— А вы наивны, ваше высокопревосходительство. Ну, конечно, злоупотребленія. Да развѣ вотъ это выдѣленіе Зигзагова изъ такого дѣла, съ точки зрѣнія дѣйствующихъ законовъ, какъ бы они ни были плохи, не будетъ злоупотребленіемъ? Но это злоупотребленіе въ сторону справедливости. Однако, разъ существуютъ двѣ стороны, то можетъ быть злоупотребленіе и въ другую сторону. И за этимъ вы не услѣдите.

Мерещенко былъ призванъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ сорока, не высокаго роста, коренастый, плечистый, чрезвычайно подвижной. Лицо его среди толпы обращало на себя вниманіе прежде всего своимъ необыкновенно смуглымъ цвѣтомъ. Волосы на головѣ, и въ бородѣ, и въ усахъ были совершенно черны, курчавые и обильные, брови густыя, а лобъ большой и выпуклый.

И на этомъ смугломъ лицѣ, въ рамкѣ черныхъ волосъ, выдѣлялись небольшіе быстрые глаза, всегда какъ-то неспокойно блестѣвшіе и въ первую минуту даже пугавшіе своими яркими, подчеркнутыми общей чернотой, бѣлками.

Въ южномъ городѣ онъ занималъ въ высшей степени неопредѣленное положеніе при пароходномъ обществѣ. Онъ числился на какой-то должности, которой никогда не исправлялъ, получалъ какое-то незначительное жалованье, которымъ не интересовался.

Но онъ вѣчно былъ занятъ, всегда въ дѣлѣ и не въ какомъ-нибудь постороннемъ, а непремѣнно имѣвшемъ отношеніе къ его службѣ.

— Человѣкъ полезный, который во всякое время можетъ причинить великій вредъ, — такъ характеризовали его знатоки человѣческаго сердца.

Льву Александровичу онъ оказывалъ иногда большія услуги, въ особенности когда нужно было отказать въ какомъ-либо домогательствѣ лицу, которому никакъ нельзя было отказать. Мерещенко умѣлъ обставить это какъ нельзя милѣе. Такъ что лицо считало себя даже въ выгодѣ и почетѣ и было довольно.

Въ обращеніи онъ блисталъ простотой, даже грубоватостью, но въ дѣйствительности не былъ ни простымъ ни грубымъ. Это были только удобные пріемы, которые маскировали его хмтрость и осторожность. Въ говорѣ его слышался глубокій южный акцентъ, въ костюмѣ всегда была небрежность и запущенность, что придавало ему видъ нуждающагося человѣка, вѣчно хлопочущаго о средствахъ къ жизни. Но въ средствахъ онъ не только не нуждался, а имѣлъ въ банкѣ кругленькій капиталецъ.

Когда Левъ Александровичъ переѣзжалъ въ Петербургъ, Meрещенко прямо-таки вцѣпился въ него, а здѣсь въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ онъ занялъ такое положеніе, что въ его квартирѣ на Вознесенскомъ проспектѣ негласно были устроены пріемные часы и въ эти часы пріемная никогда не пустовала.

Онъ явился къ Корещенскому въ гостинницу въ ранній часъ, когда даже Алексѣй Алексѣевичъ, встававшій рано, былъ еще въ постели.

Мерещенко, спокойно размѣренной походкой, прохаживался по корридору около номера, который занималъ Алексѣй Алексѣевичъ. Когда по звонку лакей вошелъ въ номеръ, вслѣдъ за нимъ вошелъ и Мерещенко.

— Кто тамъ такой? изъ спальни спросилъ Алексѣй Алексѣевичъ.

— Мерещенко! густымъ голосомъ отвѣтилъ гость.

— А! Пожалуйте! Ничего, что я въ постели?

— Помилуйте, Алексѣй Алексѣевичъ, мы люди свои.

— Садитесь, Мерещенко, сейчасъ принесутъ самоваръ. Попейте чаю, пока я одѣнусь.

Принесли самоваръ и Мерещенко заварилъ чай, потребовалъ даже сливокъ, которыхъ Корещенскому не подавали, и, съ видомъ своего человѣка, основательно занялся чаепитіемъ.

Онъ держалъ себя очень свободно. Онъ очень хорошо понималъ, что, если его позвали, то это значитъ, что въ немъ нуждаются. Минутъ черезъ двадцать Алексѣй Алексѣевичъ вышелъ къ нему.

— Ну, угощайте меня чаемъ, Мерещенко, — сказалъ Алексѣй Алексѣевичъ, подавая ему руку.

Мерещенко налилъ ему чаю, намазалъ даже хлѣбъ масломъ и Алексѣй Алексѣевичъ, принимая утренній завтракъ и уже торопясь, говорилъ.

— Южныхъ новостей не слышали, Мерещенко. Очень интересныя.

— А что такое, Алексѣй Алексѣевичъ? нѣтъ, не слыхалъ.

— Зигзагова знавали?

— Максима Павловича? но кто же не знаетъ Максима Павловича? Первый читатель его… И даже лично знакомъ.

— Ну, такъ вотъ съ нимъ бѣда случилась… Арестовали и въ тюрьму посадили.

56